Что такое «хорошо», что такое «плохо»? Если бы кроха из книжки Маяковского задал этот вопрос не только до перестройки, но и после неё, то получил бы противоположные по смыслу ответы. Особенно если бы его интересовали тенденции в языке. Пытаемся понять, как на подъезде к XXI веку жаргон пробрался в СМИ и литературные бестселлеры, что особенного было в новых толковых словарях и почему филологи не доверяли политикам, а журналистов предлагали штрафовать.

Из двух лагерей в один

Если перестраивается система общества, то изменения ждут и язык, на котором оно говорит. С 1985 по 1991 год, пока Советский Союз не медленно, но верно превращался в Российскую Федерацию, «великий и могучий» этому процессу активно помогал. Во-первых, обзавёлся новой лексикой в разных сферах:

Во-вторых, вернул к жизни слова, которые раньше использовались, но вышли из употребления: гимназия, корпорация, забастовка, крестьянин, благотворительность, наёмный рабочий, литургия, освятить.

В-третьих, у многих слов появлялись новые значения. У империи, например, их раньше было два:

Затем это слово стали употреблять в значении «могущественное государство с тоталитарным режимом, состоящее из территорий, которые лишены политической и экономической самостоятельности и управляются из центра».

Если в эпоху СССР из словарного состава исчезали слова, связанные с «царизмом», то уже в первые годы перестройки уходила «советская» лексика, в том числе многие аббревиатуры: обком, комсомол, соцсоревнование, сверхплановый, отщепенец, передовик.

Разрушились две лексические системы, которые подчёркивали полярность капиталистической и социалистической действительности. Первый «лагерь» стал характеризовать не «далёкий» капитализм, а российскую действительность последних десятилетий.

Раньше у такой лексики в толковых словарях чаще всего была отрицательная коннотация. Лекторы, агитаторы, пропагандисты в словах коммерция, бизнес, наркомания, коррупция, буржуа, бизнесмен всегда старались подчеркнуть социально-оценочную окраску. Но во время и после перестройки эта окраска нейтрализовалась. Это заметно не только по языку прессы, но и по справочной литературе, словарям.

Например, в издании «Словаря иностранных слов» 1954 года слово буржуа определяется так: «принадлежащий классу буржуазии, собственник, эксплуататор, враг трудящихся». А спустя 34 года толкование абсолютно нейтральное, безоценочное: «принадлежащий к классу буржуазии».

Изменилось отношение к языку как средству выражения мысли, к слову как к содержательной единице, которая несёт информацию. Общей тенденцией стала неприязнь к пустым, неконкретным формулировкам. При этом требование точности обычно сопровождалось оценкой, выражением прямого отношения. Журналист Валерий Аграновский в «Огоньке» от 14 апреля 1989 года писал:

«Не знаю, как вы, а я весьма скептически отношусь к официальным решениям, содержащим глухие формулировки типа "улучшить", "усилить внимание", "повысить", "углубить" или "ускорить". <...> У нас любят говорить: проделана "определённая" работа, в наличии "определённые" недостатки, — вам известно, как следует это понимать? <...> Вникать и задумываться мы стали только теперь... Мы сегодня точно знаем, если проделана "определённая" работа — значит, ничего не сделано, нам просто пудрят мозги».

Новые «условия труда»

В конце ХХ века язык стал функционировать иначе, чем в предыдущие периоды:

Все эти условия, в которых существовал и «работал» язык, привели не только к демократизации речи, к которой стремился ещё Пушкин, но и к резкому снижению её культуры. Этот процесс на рубеже XX и XXI веков называли либерализацией или даже вульгаризацией речи. Часто нарушались орфоэпические и грамматические нормы. Нередко это было заметно в речи депутатов. Доктор филологических наук Адиле Эмирова писала:

«Я не могу доверять дела государственной важности человеку, который коряво излагает свои мысли, допускает грубые речевые ошибки». К таким ошибкам профессор относит соболезновáние, áрест, средствá, ходатáйство, никому не секрет; то же касается и с транспортом.

Лингвист Ольга Сиротинина советовала для депутатов организовать специальные курсы, а теле- и радиожурналистам, которые ошибаются в эфире, выписывать штраф. При этом она считала, что работать нужно именно над речью — «ни об упадке, ни об оскудении, обеднении, тем более, вырождении» языка говорить нельзя.

Александр Солженицын, правда, придерживался другой точки зрения. В 1995 году, уже после перестройки, он издал «Русский словарь языкового расширения» с 30 тысячами «ещё жизнеспособных, полнокровных слов, которым грозит преждевременное отмирание». Так писатель надеялся «восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему».

Беден или богат

Впрочем, на «обеднение», о котором писал Солженицын и которое отрицала Сиротинина, можно взглянуть и как на обогащение. В русский язык пришло огромное количество новых слов из английского. В научной и публицистической литературе «великий и могучий» даже называли по-новому: интеррусским языком, германо-романо-русским или англо-русским сленгом и кратко — рус-англом.

Сказать, что носителям языка это нравилось, трудно. В марте 1989 года газета «Правда» в рубрике «Читая почту» опубликовала подборку писем, посвящённых этому явлению. Читатели издания были недовольны тем, сколько заимствованных слов встречается в медиасреде, звучит с трибун и проникает в бытовую речь. Многие слова, которые сейчас кажутся привычными, раньше вызывали много вопросов. Особенно если употреблялись не только в прямом, но и в переносном смысле:

Спонсор. Обманщик или гуманный человек?

Шоу. Большая толпа на остановке, очередь за дефицитом? Неужели в русском языке не хватает ясных, чистых, понятных каждому человеку слов?

Конечно, не стоит доводить до абсурда и пытаться приучить называть автомобиль самобеглой коляской, но: вместо гостиницы — отель, продажный — коррумпированный, чванливый — амбициозный, маскировка — камуфляж, сплочение — консолидация и далее без конца. Зачем?

Подобные заимствования часто вытесняли не исконную лексику, а иностранные слова, которые пришли в русский язык давно и успели обрусеть: сленг (жаргон), шоу (зрелище), дисплей (экран), сэндвич (бутерброд), хит (шлягер).

Литературный критик Виссарион Белинский в статьях «Взгляд на русскую литературу 1847 года» и «Общее значение слова «литература» отмечал, что навредить языку заимствования не могут, даже если использовать их неумеренно:

Он обращал внимание: в языке не может быть двух абсолютно тождественных по значению слов:

«Если вошедшее в какой-нибудь язык иностранное слово может замениться собственным того языка словом, иностранное уступает место национальному, и, как уже излишнее, а потому и ненужное, само собой выходит из употребления. Так исчезли из русского языка иностранные слова: "виктория" (вместо "победа"), "презент" (вместо "подарок"), "аттенция" (вместо "внимание, уважение к кому-либо") <...> Но иностранное слово "литература" удержалось, и всякий, кто только понимает значение "словесности" и употребляет это слово, понимает также и значение слова "литература" и также употребляет его. Значит: между этими двумя словами есть разница в их значении».

«Только простакам и невеждам, — писал Корней Чуковский, — можно навязывать мысль, будто русский язык терпит хоть малейший ущерб от того, что наряду со словом вселенная в нем существует космос, наряду с плясками — танцы, наряду с мышцами — мускулы, наряду с сочувствием — симпатия, наряду с вопросами — проблемы, наряду с воображением — фантазия, наряду с предположением — гипотеза, наряду с полосою — зона, наряду со спором — дискуссия, наряду с указателем цен — прейскурант, наряду с языковедом — лингвист».

Базарить по кайфу

Заимствования были не единственной особенностью и, как многим казалось, бедой языка перестройки. В СМИ и художественную литературу огромной толпой «завалились» сленг и мат. В магазинах и на книжных базарах стали продаваться словари не только с жаргонными, блатными словами, но и с нецензурной лексикой. В речи образованных и публичных людей начали звучать слова вроде бабки, лимон, зелёные, бухать, кайф, балдеть, отстёгивать. Общеупотребительными стали тусовка, тусоваться, разборка и беспредел. Их легко можно было встретить даже в официальной речи.

Писатели, по мнению писателя Валентина Распутина, «поддались на приманку»: книги на сленге охотно покупают, а значит такими произведениями легче заработать. А журналисты и специалисты по рекламе в «непечатном» увидели материал (и одновременно инструмент) для креатива. В период перестройки и после неё в газетах можно было увидеть объявления наподобие того, что в 1999 году опубликовал «Ва-банк по-ростовски» на первой полосе:

«Мигульные мотыги и махаси! МАКСИМ двигает немеренно прибамбасов, для флэта и конторы. Сканируйте: 1. Видаки, ящики, «мыльницы» и всякая такая тема; 3. Вся компьютерная подоплёка; 4. Солнечные чичи; 5. Кислотные движения для кухни; 6. Тара; 7. Плёнка и фольга; 8. Мигульные койки; 9. Тематичные фонари. Имеются наши темы. Качество — просто вышак! Прайсы — душевные! Мандруйте сюда! Нас от вас плющит и колбасит одновременно!»

Авторы этого текста, кстати, учли, что далеко не любой читатель поймёт его с первого раза. Поэтому рядом есть «перевод» — с русского на русский:

«Дамы и господа! Торговый дом МАКСИМ предлагает Вашему вниманию широкий выбор товаров для дома и офиса: 1. Аудио-, видео-, бытовая и фототехника; 3. Компьютерная и оргтехника; 4. Солнцезащитные очки; 5. Бытовая химия (ср-ва для посудомоечных машин, стир. порошки — универсальные, детские, гипоаллергенные); 6. Посуда; 7. Фольга и плёнка; 8. Мягкая мебель; 9. Осветительные приборы. В продаже — товары отечественного производства. Качество европейское. Цены доступные. Приходите в торговый дом МАКСИМ! Мы всегда рады Вам!»

Всё это уже похоже на привычную смелость русского языка и его носителей в XXI веке. А всё потому, что наша «машина времени», которая маскируется под экскурсионный автобус, всего в десятилетии от него. Думаете, дальше всё знаете? Проверим на следующей станции.