Современная писательница и врач Яна Лехчина рассказывает, как создаёт героев из разных культур, историй и цветовых ассоциаций, превращает невроз в фэнтезийное чудовище, а ещё — объединяет в своём творчестве литературу и медицину.

Примечание. Яна Лехчина пишет фэнтези с мифологическими и историческими мотивами. Её первая дилогия — книги «Год Змея» и «Змеиное гнездо» — повествует о народах, которые живут под гнётом дракона во времена, напоминающие X век. Сейчас Яна работает над циклом «Лихо», действие которого происходит в альтернативном Позднем Средневековье. Колдуны и чародеи пытаются раскрыть тайну появления чудовища и разрешить старые распри.

Правда историческая и языковая

Почти у каждой народности в моих книгах есть какой-то исторический референс — один или несколько: часто бывает микс из разных культур. И обычно я пытаюсь понять, как работают слова в конкретном языке.

С языком в «Лихе» работать было намного проще, чем в «змеиной дилогии», потому что исторический референс — более поздний период, условный XV век, а не X. Я могла использовать больше «заимствованных» слов в речи персонажей и в описаниях, так как герои лучше изучили окружающий их мир. У меня были разные исторические референсы, славянские и не только, и теперь в книгах так тесно всё переплетено, что практически невозможно определить, что именно к чему относится.

Конечно, латинских слов в «Лихе» больше, потому что в сеттинге есть страна Иофат, которая могла бы использовать язык, похожий на латынь. Но передо мной никогда не стояла задача создать фэнтезийный мир, непосредственно основанный на нашем. Наоборот, мне нравится смешение культур, поэтому я играю как могу, хотя и предполагаю, что лингвистической научности в этом не очень много.

Я пытаюсь сделать так, чтобы имена и топонимы не выбивались из условной языковой группы. Во-первых, есть те, которые я не придумывала, они реально существуют (Лазар, Юрген, Мал. — Прим. «Изборника»). Во-вторых, есть имена, которые я создавала по аналогии с тем, как созданы имена и топонимы в том или ином языке, ставшем моим историческим референсом (Кажимера, пан Авро — из славянских языков, возможно чешского. — Прим. «Изборника»). С опорой на реально существующие слова получалось что-то плюс-минус похожее, однако я всё-таки не профессиональный лингвист.

Имена, которые соответствуют историческому референсу, — это прекрасно, но ещё неплохо, чтобы они соответствовали и самому персонажу. Это очень важно. Я могу пожертвовать исторической правдой — всё же я пишу фэнтези, — чтобы имя больше подходило герою. Я не обращаю внимания на значения реально существующих имён — это очень условно и никак не характеризует моих героев.

Имена моих персонажей — больше про звучание, про цветовые и нецветовые ассоциации. Это нечто многообразное, но интуитивно понятное. Также мне кажется, имя не должно быть невероятно сложным — чтобы его всё-таки могли прочитать.

Я предполагаю, любой человек так или иначе имеет какую-то форму синестезии. Например, для многих буква «а» красная, а буква «б» — синяя, и я не думаю, что это нечто невероятное и исключительное. Я предполагаю, что чёткий или не очень чёткий пул ассоциаций — в моём случае цветовых — есть у каждого, однако мне тяжело обосновать это с научной точки зрения.

Синестезия — или некоторое её подобие — влияла и на моё обучение (Яна окончила Самарский государственный медицинский университет. — Прим. «Изборника»). Есть классические схемы, которые у нас рисовались определёнными цветами: например, рефлекторные дуги. Если вставочный нейрон всегда рисовался зелёным, двигательный — красным, а чувствительный — синим, то у меня двигательный и чувствительный всегда из-за цветовых ассоциаций были перепутаны. В момент, когда надо было рисовать схему, я прямо зависала — приходилось брать себя в руки.

Цельность персонажа и образные «ажурчики»

Моя цель — чтобы герои говорили по-разному, а не как один персонаж, который разделён на несколько подличностей. Когда прописываешь героя, учитываешь парадигму, в которой он вырос, уровень его образования и в целом характер. Это трудоёмкий процесс. Боюсь, что в более ранних моих работах герои говорили плюс-минус одинаково, несмотря на очевидные сословные различия.
Язык — неотъемлемая часть и реально существующего, и вымышленного человека. Когда я прописываю персонажа, я ведь не думаю: «Вот отдельно волосы, отдельно цвет глаз, отдельно бэкграунд». Это целостный герой, и, естественно, я стараюсь сделать, чтобы он вёл себя так, как ему положено.

Мне нравится образность в языке, поэтому у меня много совершенно разных сравнений. Вряд ли можно прочитать строку, чтобы там что-то с чем-то не сравнивалось. Очень много «как», «словно», «будто» — они появляются регулярно, иногда приходится вычищать. Одно время я думала поменьше к ним обращаться, но оказалось, что совсем без сравнений я не могу. Наверное, это уже часть видения.

Иногда лишняя образность мешает читателю представить, что, собственно, происходит: когда вот эти ажурчики вьются-вьются-вьются и всё так красиво, цветисто и не очень понятно. Теряется самое главное — смысл, так что это тоже палка о двух концах. Надо следить за этим, чтобы не искажать читательское восприятие.

С одной стороны, образность можно «выкрутить на максимум» в стихах. С другой — надо уложить всё в достаточно жёсткий стихотворный ритм. Однако стихи я теперь пишу совсем редко: не успеваю. Иногда пишу рассказы, но немного. Стихотворение обязано получится более сжатым и ёмким, а когда пишешь рассказ, есть риск, что не остановишься и работа выльется во что-то более объёмное.

Нет названия — нет текста

Всё же я предпочитаю писать крупную прозу. В ней можно выразить многое из того, что никак не выразишь в стихотворениях, да и к героям ожидаемо прикипаешь сильнее.

Между написанием прозы и написанием поэзии однозначно есть разница. Это будто разные подходы к одному и тому же, но мне кажется, я начинала писать стихи, когда появлялась интересная, яркая, кинематографичная задумка. На каждую задумку книжку не напишешь, а хотелось создать такой маленький кусочек фильма — с относительно законченным сюжетом и понятными персонажами. В последних работах мне очень нравилось создавать не абстрактного лирического героя, а персонажа с историей, с достоинствами и недостатками, которые можно было бы прочувствовать за короткий «хронометраж».

Для книг мне обязательно нужно сначала нащупать название. В целом это получается легко и естественно: пока я заканчиваю одну книгу — а пишу я небыстро, — уже активно думаю о следующей истории, и название находится.

Для рассказов тоже желательно иметь название. Оно сразу делает произведение цельным — вместе с краткой аннотацией, и, собственно, задумкой. Конечно, с малой прозой так получается не всегда. Например, недавно я писала рассказ, и пока он был без названия, дело шло достаточно медленно. Но как только название появилось, всё сразу встало на свои места, как кусочки мозаики.

И напротив, для стихотворений мне совсем не нужно название. Подбираю его только для того, чтобы выложить на платформах, которые это требуют.

Врач, который пишет фэнтези

Гуманитарного образования у меня нет, я врач — не лингвист, не филолог. Школьные годы помогли, потому что очень любила русский язык и литературу, участвовала в олимпиадах. Моя учительница была абсолютно убеждена, что я пойду в гуманитарную область, но сложилось иначе.
Во-первых, я не была уверена в своём писательском будущем: моя первая книга вышла, когда я уже училась на первом курсе медицинского университета. Во-вторых, я из династии врачей, и это тоже накладывает определённый отпечаток. В-третьих, мне кажется, даже за последние лет пять отношение к профессиям так поменялось, что сейчас у ребят, которые оканчивают школу, больше свободы выбора, да и в целом потихоньку нормализуется поиск себя и своего любимого дела.
Мне кажется, с гуманитарным образованием я могла бы увереннее себя чувствовать в некоторых вопросах. Возможно, у меня было бы больше времени и возможностей изучать историю или литературу. Естественно, тогда у меня не было бы других знаний, медицинских, которыми я очень дорожу, но всё на свете совместить нельзя.

Мне в любом случае нравилась и нравится медицина. Она повлияла на меня и как на человека, и как на автора. Как бы я поступила сейчас? Честно, не знаю. Выбор профессии — сложное дело, и мало кто может понять в 17−18 лет, чем будет заниматься до пенсии.

На мой взгляд, медицинские знания влияют на восприятие мира. Ты понимаешь, как устроен человеческий организм. В процессе обучения тебе прививается логика, которую можно использовать в разных сферах жизни.

Книги в любом случае пишутся с опорой на наш имеющийся опыт. Когда есть знания о реально существующих заболеваниях, так или иначе это может просачиваться в описания заболеваний вымышленных. Моя любимая фраза: «Чудовище в „Лихе“ — это персонификация тревожного расстройства и собирательный образ того, что нас пугает, невротизирует и будто вот-вот догонит, — и случится что-то невероятно страшное». Но это получается бессознательно, без усилий. Не «та-а-ак, вот сейчас нам нужно изобрести фэнтезийную болячку».

Раны от арбалета и врачевание душ

До издания в первом «Лихе» было чересчур графичное физическое насилие — описание ран. Вернее, для меня оно не было детализированным, но для других… Многие писатели либо консультируются со знакомыми врачами, либо читают медицинские материалы, чаще всего о ранах и травмах. Часто бывает: для кого-то подробное и пугающее описание, а для того, кто работает в клинической медицине, — обычный вторник.

Я люблю обсуждать медицинские аспекты в книгах, но обычно меня спрашивают о том, с чем врачи мало сталкиваются в нынешний период исторического развития. И писателей, и пытливых читателей часто интересуют как раз-таки раны и травмы, и если с чем-то современные врачи, конечно, сталкиваются, то, например, с ранами, нанесёнными луком или арбалетом, уже сложнее. А особенно, если описываются раны, нанесённые фэнтезийным созданием… Явно не то, на что есть непосредственный ответ в учебнике: открываешь и вот, читаешь, как реагирует тело.

Я закончила вуз в 2023-м и ещё не успела поработать врачом: дополнительно училась и подтверждала диплом за границей. Но пока я была в университете, несколько лет совмещала учёбу с работой медсестрой. И что моя работа точно мне подарила, так это ответственность, логику и знания в той сфере, которая была мне интересна. А ещё — несколько ярких клинических картин, которые можно описать в книгах.

К тому же врачебная специальность — не только заболевания. Это про людей и общение с ними. Когда взаимодействуешь с пациентами как врач, то обследуешь или назначаешь лечение, а ещё слушаешь, и поддерживаешь, и утешаешь, и это эмоциональный опыт, который влияет на всё на свете.